Несмотря на значительные технологические достижения человечества во многих сферах бытия принципиально новых прорывов, особенно в фундаментальных науках, не наблюдается уже более ста лет.
Самый бурный период развития фундаментальных наук был конец XIXи начало XX веков. В это время происходил процесс становления атомарного уровня познания. Удалось не только понять, но и экспериментально подтвердить, что вещество состоит из сложно устроенных атомов. Оказалось, что атомы состоят из тяжелых ядер с положительным электрическим зарядом и более мелких электронов с отрицательным зарядом. Но дальше этого дело не пошло. Никто не мог понять, как же устроен атом. Бор предложил планетарную модель атома. К сожалению, она была не понята до конца. Ученым казалось, что поскольку движущийся ускоренно излучает энергию, то он, несомненно, должен тут же упасть на ядро. Ученых не волновало, что излучает электрон и что с ним после этого происходит, куда девается это излучение. Точнее они полагали, что излучаемая энергия уходит в пространство, а с электроном ничего не случается. Они слышали об опытах Кауфмана, но до конца его не понимали и поэтому им не нужен был, да и сейчас он им не нужен, в построении модели атома магнитный момент ядра. А ведь можно было предположить, что он не позволит электрону упасть на ядро, он оттолкнет его на орбиту. И после этого уже можно было строить какую-нибудь модель атома. Чем отличается Луна от электрона? Электрон один, а в Луне их бесчисленное множество. Чем формально отличается гравитационное притяжение от электрического притяжения противоположных зарядов? Да ни чем, формула их взаимодействия примерно одна и та же. И что один электрон, летающий вокруг ядра, излучает энергию, а электроны, летающие вокруг Земли, ничего не излучают? Или спутники вокруг Земли летают по каким-то особым стационарным орбитам? Ничего подобного. Спутник может летать на любой орбите с точностью до энергии одного кванта или нейтрино. Если толкнуть спутник энергией одного кванта, то именно он на величину импульса этой энергии изменит скорость спутника, и, соответственно, спутник перейдет на другой уровень и будет на нем находиться сколь угодно долго.
Движение электрона вокруг ядра и движение спутника вокруг Земли ничем не отличаются. Единственное различие состоит в том, что электрон от ядра отводит магнитный момент ядра (см. статью Устройство атома), а спутник уводит от Земли сила инерции его элементов, не участвующих, в данный момент, в гравитационном поглощении.
К сожалению. наука проигнорировала эти очевидные факты и ушла в виртуальный мир математики. Электрон как физическая частица был вытеснен из умов ученых и заменен виртуальной величиной – вероятностью волновой функции. Если бы Шредингер попытался объяснить вероятностное поведение электрона логикой слов, то ему пришлось бы обратиться к субстрату электрона. Что это там, в атоме, движется неизвестно где? Может быть, тогда и нейтрон и в целом атом следует описывать уравнением Шредингера? Абсурд этого становится очевидным и его просто высмеяли бы. Но он написал уравнение, которое, как ему казалось, объясняло поведение электрона в атоме. Естественно, все это для него было объективным. У него в мозгу при возникновении образа электрона дополнительно активизировалась цепочка (построенная при помощи мышления) нейротрансмиттеров соответствующая образу его уравнения. Но это виртуальная цепочка, в природе нет ни одного объекта, с которого эта цепочка была бы слепком. Его субъективный объект казался ему объективно существующей реальностью. Так как это все невозможно пока проверить опытом, было принято другими пока на веру. Виртуальна цепочка Шредингера была переведена на словесный образ и на письменный образ. Теперь у читающего и слушающего в мозгу строилась такая же виртуальная цепочка, но не при помощи мышления, как у Шредингера, а внешним образом, передачей опыта. Конечно же, виртуальность данного явления, ни к какой реальности привести не могла, и у нас нет никаких моделей атома.
Следует ли упрекать в этом Шредингера или нет, не знаю, но то, что никто из построивших, в своем мозгу эту цепочку, не смог ее экстраполировать дальше и распространить ее на все частицы, вызывает удивление. Я думаю, это потому что все пытались как-то встроить эту виртуальную цепочку в реальный мир. А так как логически это никак не получалось, потому что не могло получиться объективно, то приходилось строить следующие математические модели и мысль уходила от нейтронов, протонов, пионов и другой реальности в дальнейшие виртуальные образы. Если у кого-то что-то получалось, он переносил это на бумагу в, считающиеся научными, статьи, и цикл виртуальности продолжался. Все кто понимал или, точнее, у кого могла выстроиться вся цепочка нейротрансмиттеров до конца, признавался специалистом в этом деле. Он мог продолжать дальше строить виртуальный мир. Естественно, что философы в этом мире ничего не понимали и только с благоговейным почтением взирали на этот олимп.
Мне немножко грустно, что это не мои мысли. Это мысли других, но донес мне их Владимир Ульянов. Он написал чудесную книгу “Материализм и эмпириокритицизм”. Раньше ее читали по принуждению и не понимали. И сейчас ее либо не читают, либо даже если и читают, то ничего не понимают. Если бы хоть кто-нибудь, из облаченных властью, смог понять положения диалектического материализма (например, Сталин, Хрущев, Брежнев и другие, я не говорю уже о зарубежье, не поняли этого), то он давно бы перевел науку на квантовый уровень познания. Мы бы приблизились к познанию живой материи и смогли бы убрать неприятные моменты для человечества. Более низкие уровни власти то же далеки от понимания этих идей, возможно карьерные проблемы мешают этому.
Что же рассказывает нам В. Ленин по поводу математики? Откроем статью 8 “Сущность и значение “физического” идеализма” главы V, указанной книги и попытаемся понять, о чем там говорится.
“… кризис современной физики состоит в отступлении ее от прямого, решительного и бесповоротного признания объективной ценности ее теорий…”
Как только мы признали виртуальную ценность теории, так мы сразу “размазали” электрон по атому, жестко (с точностью до неопределенности Гейзенберга) зафиксировав в пространстве ядро, и теперь не знаем, что с этим делать. Как эта вероятностная функция что-то излучает или поглощает – одному Богу известно. Как десятки, а то и сотня этих функций, располагается и взаимодействует между собой и с ядром в атоме, не сказано нигде.
Ленин, собственно, и критикует Рея за то, что тот затушевывает признание этой объективной ценности, и в тоже время приводит факты, которые подтверждают эту ценность. Он цитирует Рея:
“Математики, – пишет Рей, – привыкая иметь дело с такой наукой, в которой объект – по крайней мере, по-видимому – создается умом ученого или в которой, во всяком случае, конкретные явления не вмешиваются в исследования…”
Как видим, давно философам не нравились объекты созданные умом ученого.
“…Абстрактные фикции математики создавали как бы некоторый экран между физической реальностью и тем способом, как математики понимают науку об этой реальности. Они смутно чувствуют объективность физики… они хотят быть, прежде всего, объективными, когда они берутся за физику, они стараются опереться на реальность и удержать эту опору, но прежние привычки берут свое… Математики все сделали, чтобы спасти объективность физики, ибо без объективности – они это хорошо понимают – не может быть и речи о физике”. (Рей).
Вот почему в рассмотрении каждого явления ученые из виртуального пространства все время перескакивают в реальный мир. У них то и дело виртуальные частицы запросто порождают реальные частицы и наоборот, виртуальные процессы происходят как реальные процессы. Никакие виртуальные трюки не могут объяснить ни одно физическое явление. В математике всегда есть масса всяческих допущений. И если в них какой-нибудь интеграл при описании явления расходится, то весь талант математика направляется на то чтобы найти такие коэффициенты, чтобы он сходился. Сущность данного явления обычно у математика лежит за пределами конфигурации поля его нейротрансмиттеров, освещающих это явление.
“Кризис физики состоит в завоевании физики духом математики. Прогресс физики, с одной стороны, и прогресс математики, с другой, привели в XIX веке к тесному сближению этих обеих наук… Теоретическая физика стала математической физикой… Тогда начался период формальной физики, т. е. математической физики, ставшей чисто математическою, – математической физики, не как отрасли физики, а как отрасли математики… Элементы, в качестве реальных, объективных данных, т. е. в качестве физическихэлементов, исчезли совершенно. Остались только формальные отношения, представляемые дифференциальными уравнениями”.(Рей).
Ленин пишет:
“Реакционные поползновения порождаются самим прогрессом науки. Крупный успех естествознания, приближение к таким однородным и простым элементам материи, законы движения которых допускают математическую обработку, порождает забвение материи математиками. “Материя исчезает”, остаются одни уравнения”.
Подумаешь… А зачем нам материя? Зачем нам объективно существующие объекты?
“В этой новой фазе математик, привыкший к концептуальным (чисто-логическим) элементам, составляющим единственный материал его работы, и чувствуя себя стесненным грубыми, материальными элементами, которые он находил недостаточно податливыми, не мог не стремится к тому, чтобы возможно больше абстрагировать от них, представлять их себе совершенно нематериально, чисто-логически, или даже совсем игнорировать их”.
Действительно, зачем строить коллайдеры, синхрофазотроны, микроскопы, телескопы и всякое другое дорогостоящее оборудование, лучше всего сидеть с авторучкой и мысленно бродить по виртуальным вселенным и виртуальному микромиру. Если нас будет как-то стеснять грубый и, возможно, даже твердый как по своему субстрату, так и по поведению электрон, то мы набросим на него флёр вероятности и обуздаем его в таком виде. Нет, ребята, так не получится.
